Большое видится издалека... потому пришлось отойти на некоторое расстояние от постановки, прежде, чем начать писать.
De Temporum Fine Comoedia в исполнении Теодора и musicAeterna с первых нот берет тебя своей "рукой" за горло и при этом пристально смотрит в глаза. Так смотрят на нас и произносят свои слова сивиллы, древние пророчицы. Говорят именно потому фигуры некоторых из них Микеланджело поместил вокруг своего главного эпизода Сикстинской капеллы - момента божественного жеста получения Адамом своей души. Потому что ими было предсказано рождение Христа.
Но сегодня, сейчас они возвещают нам не только о величии Всевышнего, но и о конце всего сущего, о страшном конце.
"...Господа мельницы медленно мелют, но тонок помол их. Все огонь поглотит и оставит лишь пыль... Все пройдут сквозь горящий поток и сквозь пламя..".
В оркестре их голосам вторят сдержанные, повторяющиеся стеклянные перезвоны колоколов, звучание которых по-настоящему жутко, поскольку очевидно, что это тот самый случай, который описывал Хэм - колокола звонят по тебе. Сложнейшая вокальная задача стояла перед артистами (помимо текста на трех диалектах древнегреческого)), поскольку они не просто пели, они исполняли настоящее пророчество, были одержимы духом, проживали его и голосом, и своими телами и движениями, создавая и передавая нам эту безумную энергию, рождая фундамент для дальнейшего совместного путешествия (не хочется выделять никого из них, поскольку каждый был великолепен, но Андрей Немзер просто попал в меня и стал особой звездой постановки🤍).
И в то же время, за их спинами уже разворачивается активное действие, в котором столько символизма, что едва ли получится его разгадать, даже посмотрев постановку несколько раз подряд. И все же она стоит перед глазами. Стеклянный куб, который изнутри вытирает начисто Христос, облаченный в простую синюю робу. Куб - древний символ, и он словно его мир - прост, прозрачен, открыт для других людей. Но, к сожалению это те люди, что "ничего превыше желаний не ценят - ни сияния солнца, ни неба, ни моря, ни просторов земли, которая все порождает, ни даже милостей Бога...".
И здесь невозможно не сказать о захватывающей "партитуре для тела", которую создала Анастасия Пешкова, главный хореограф, поскольку движения танцоров рассказывают истории без всяких слов, являются олицетворением того, о чем предвещают сивиллы.
Разоблачая Христа практически до наготы они следуют точно по Священному Писанию - "Воины же, когда распяли Иисуса, взяли одежды Его и разделили на четыре части, каждому воину по части, и хитон", и действительно синяя "риза" остается в руках одного из них.
Пишут, что Орф считал музыку выражением коллективной человеческой энергии. Сила такой энергии в ее элементарности - четкий ритм и простой, постоянно повторяющийся мелодический мотив, что мы и слышим в ходе первого акта, и видим в точных, четких, очень быстрых движениях Теодора. Нас освобождают здесь от излишней "искусности", "сложности" переводя фокус на первоначальную природу музыки. И она накаляется и ускоряется, становясь действительно демонической, роковой (отдельное спасибо всевозможной перкуссии и ударным). Орф использует в своем произведении довольно темное звучание альтов, контрабасов, которое выходит за пределы возможностей ушей и скорее ощущается как вибрации, всем телом (к сожалению в записи Караяна этого нет совсем, как и «фирменных» контрастов Теодора, которые здесь очень кстати усиливают восприятие происходящего).
Белый саван с ликом Иисуса падает вниз накрывая будто не только артистов на сцене, но и всех нас, и страшная музыка замолкает, а зал поглощает тьма. Невесомым, спасительным, чистым, разрезающим эту темноту звуком оборачивается песня, появившаяся здесь благодаря Маэстро для того, чтобы связать этой древней легендой две первые части оперы.
"Скажи мне.. скажи мне.. кто эта плачущая женщина? Это мать Иуды.. Поплачем с ней вместе.." поют уже на русском сивиллы, уходя в глубины сцены и забирая песню с собой.
"Вот и пришло Рождество.. А с ним к нам
пришел тот свет,
Который светил младенцу две тысячи с
лишним лет
Назад. Он тускло мерцает, как лампа
сквозь тюль метели.
И настоящее чудо в том, что мы его не
проглядели.."
И буду не первой, но все же "одной из" точно, кто скажет - Иван Виноградов, художник по свету этой постановки действительно превратил его в полноценного участника действия. Эта сцена, в которой есть только излучающий свет Христос, кромешная темнота, нарушаемая единственным лучом, и горящий желтым, живым огоньком пульт Теодора, нашего проводника, по-настоящему Красива, настолько, что в этот момент хочется остановить ее (впрочем, как и многие до и после).
Но начинается вторая часть, хотя и не начинается, а обрушивается на нас всей огромной массой хора, оркестра и света, в попытке убедить, что никто навечно осужден все же не будет. Звучит один и тот же мотив, повторяющийся как и в первой части, похожий на языческое заклинание. В когда-то прозрачный куб входят грешники, проливающие в нем кровь, творящие бесчинства, разрушающие этот "мир", внутри появляются "вОроны", пытающиеся поживиться происходящим разложением.
Звуки оркестра (который, к слову, заслуживает наивысших похвал, поскольку помимо всей основной сложности они еще и играли часто в совершенной темноте) становятся все более плотными, сокрушительными. Это такое всеобъемлющее космическое звучание, затмение, предвещающее скорую кончину мира.
Среди измученных, едва освещенных последних людей, появляется человек с семантроном — деревянной "балкой", о которую бьют молотком призывая к молитве. Этот размеренный стук одновременно какой-то очень успокаивающий, и в тоже время невероятно тревожащий, поскольку непонятно - это биение продолжающейся жизни, или обратный отсчет перед полным забвением.
Так и случается ближе к концу - наступает какое-то ритуальное исступление, армия духовых и ударных, находящаяся под нами превращается в какое-то жерло вулкана, настолько, что физически начинаешь ощущать нехватку воздуха (в итак довольно душном пространстве Шпагина), учащающееся сердцебиение, и с трудом можешь отделить себя от корчащихся в огне грешников, и абстрагироваться от шипения издаваемого трещотками и другой перкуссией, от жутких раскатов барабанов. Когда мы впервые послушали это на генпрогоне, даже на моих ушах были мурашки, поскольку это настоящая кульминация.
"... И две тысячи лет спустя, такою же
точно зимою
Любовники шепчут во тьме: "спасибо,
что ты со мною".
И их шепот сливается с шорохом снега и
ветра.
И сам становится снегом". "Как
мраморная Деметра"..."
"Отец, прости меня" - сколько силы заключено в этих трех словах понимаешь гораздо отчетливее почувствовав пустоту, темноту, отчужденность, раздирающее одиночество, боль. И то, что эти слова произносит невероятно смелая и обаятельная, маленькая девочка с огненными волосами, кажется таким естественным, потому что именно из ее уст это звучит честно, искренне. Она напоминает нам о том, то Люцифер - падший, но все-таки несущий свет ангел, благодаря раскаянию которого на всех людей спускается новый белый "саван" - легкий, очищающий снег, по-настоящему приносящий облегчение, смывающий то, что нам мешает быть людьми, бережно относиться друг к другу.
"... Среди белых, застывших сугробов,
подсвеченных фонарями,
Невесомо чернеют деревья в оконной
раме,
Как написанное иероглифами японское
стихотворение,
Где за строгим, печальным тоном
прячется надежда на счастье и
избавление.."
Завершается все совсем не так, как началось. Ослепительным светом, который, уверена, каждым воспринимался не как свет прожектора, а как настоящий, теплый, пронизывающий тебя Свет, в котором лишь две фигуры. Они танцуют и обнимаются, они в каком-то смысле обнимают нас. Звучат, как пишут, не четыре виолы как у Орфа, а две барочные скрипки и две виолы, как у Теодора, которого, на самом деле ощущается довольно много в этой постановке, его мыслей, языка, каких-то сокровенных вещей, к которым мы тоже соприкоснулись.
Ты прощен, ты любим. Что может быть больше этого?
.. Ветра песни затихли вдруг..
Спит земля... или ждет рассвет?
Я брожу в тишине.. вокруг
Темнота, хранящая свет...
Спасибо ❤
PHOTO: Gyunai Musaeva
#musicaeterna #teodorcurrentzis #carlorff
